«Здесь так тихо», — думает Первый Хокаге, делая первый шаг по тропинке, уходящей в тёмный лес.
Впрочем, не то чтобы он слишком привык к стонам раненых, воинственным крикам противников и звону мечей — всё это осталось в далёком прошлом. Вот уже десять лет он слышит на улицах смех детей и болтовню женщин: война закончена, и он не позволит ей разразиться снова, чего бы это ни стоило. В прошлый раз он принёс в жертву бывшего лучшего друга, самолично проткнув его катаной в Долине Завершения. Сейчас…
Нет, он подумает об этом позже.
Альянс очень хрупок, и лазутчики из страны Камня шлют тревожные донесения одно за другим: шиноби Ивагакуре что-то замышляют, Хаято, которого выбрали Цучикаге благодаря поддержке Шодая, ведёт переговоры с главой Страны Молний у него за спиной, на границе неспокойно.
Но, по крайней мере, один день у Хаширамы ещё есть.
День, когда он может отдохнуть — брат справится и без него. Брат, который стал правой рукой и поддержкой во всём; кто бы мог ожидать этого лет пятнадцать назад, когда Тобирама был мальчишкой-сорвиголовой, беззаботным и уверяющим, что не будет главой клана ни за какие деньги.
Что ж, главой клана он так и не стал — зато он теперь Хокаге.
Нидайме Хокаге.
Хаширама заставил его подписать согласие пару дней назад.
Брат — упрямый, как и раньше, сопротивлялся и ругался страшными словами; призывал на его голову всех хвостатых демонов, которые когда-либо существовали, и даже самого Рикудо-сеннина с его сыновьями.
— Я не собираюсь умирать, — возразил Хаширама, когда брат немного успокоился. — Мы будем соправителями. Мне нужна твоя помощь, а даймё с его прихлебателями, увы, признают только приказы с личной подписью Хокаге.
«А ещё я просто хочу немного отдохнуть».
Этого он вслух не сказал, но в конце концов Тобираме понравилась идея проучить старикашку-даймё, которого он всегда ненавидел, и подсунуть ему ещё одного Хокаге при живом Хашираме — на том и сошлись.
Языки пламени на мантии Тобирамы были вперемешку красного и синего цвета: красный — символ огня, синий — символ воды; в конце концов, именно вода была стихией Тобирамы, а Суитон — его любимым дзюцу.
Хашираме было немного странно видеть своего младшего брата в мантии и шляпе Хокаге; странно было стоять под балконом не так давно построенной резиденции и приветствовать Тобираму вместе с толпой людей, которые точно так же кричали «ура» в тот момент, когда Хокаге объявили его самого.
Он не завидовал. В конце концов, он по-прежнему оставался главой деревни, да и к тому же быть Хокаге — не самый лёгкий труд и уж точно совершенно не то, что, может быть, грезится детям, мечтающим о славе и почестях. Жаль, что Мадара этого так и не понял…
Хаширама рад был на пару дней забыть о том, что он Хокаге, снять с себя длинную мантию и жёсткую шляпу, оставить в резиденции доспехи, катану и свиток с техниками и отправиться гулять в простых штанах и косоде — так, как он гулял по лесу прежде, когда был мальчишкой.
«Это опасно», — мелькнуло на секунду в голове.
Опасно ходить без охраны и оружия в такие неспокойные времена, когда каждый, если верить донесениям, только и мечтает воткнуть кунай в спину Первому Хокаге, который как кость в горле тем, кто хочет новой войны.
Однако теперь в Конохе есть Нидайме Хокаге, и это, надо полагать, изрядно спутало планы врагов.
А здесь, в лесу, так тихо… поверить, что кто-то скрывается за стволами вековых деревьев с катаной наперевес, просто невозможно. Здесь есть только солнце, проглядывающее между тёмно-зелёными кронами, запах хвои и шелест листвы под ногами.
Как же хорошо…
Хаширама совсем отвык просто бродить по лесу со всеми этими переговорами, совещаниями и разъездами, а ведь лес — его родная стихия. Сенджу — лесной клан; будущий Первый Хокаге жил среди деревьев и с любовью к деревьям, он видел, как они вырастают из крохотного семечка и становятся с каждым годом всё сильнее и крепче, до тех пор, пока особенно яростная буря не сломает их пополам… но к тому времени вокруг появятся новые деревья.
Ему нравилось здесь. Он прислонился к стволу сосны, испачкав руки её золотистой смолой и вдыхая терпкий аромат, и сердце его наполнилось спокойствием и осознанием того, что жизнь была прожита не зря. Он всё-таки сделал то, что хотел… Сколько бы ошибок ни было совершено, сколько бы жертв ни пришлось принести, дело его продолжат другие, и в первую очередь — брат. А, значит, всё было не напрасно.
«Я счастлив», — подумал Хаширама.
Хотелось остаться здесь, лежать под сосной и любоваться бездонным голубым небом в просветах между ветвями, но что-то словно звало его дальше, и он углублялся в чащу, стараясь не отклоняться от тропинки, терявшейся среди травы и мха.
И лишь когда дорога вывела его к заброшенному дому на опушке леса, он понял, что с самого начала хотел прийти сюда.
Конечно, куда же ещё…
Он толкнул дверь, почувствовав, как сердце замерло в груди — полузабытое ощущение откуда-то из ранней юности — и остановился на пороге.
Черноволосый юноша, разливавший в старинные чашки чай, повернулся на скрип двери и прищурил тёмные глаза, ласково и чуть насмешливо. «Он был немного близоруким, — вспомнил Шодай неожиданно. — До того, как получил Мангекьо шаринган. И поэтому не мог сравниться с братом…»
— Привет тебе, Хаширама, — сказал Изуна, поставив ещё дымящийся чайник обратно на жаровню. — Я ждал тебя.
— А я и сам не знал, что приду, — ответил тот чуть удивлённо. — Просто выдался свободный день, и я гулял поблизости.
Изуна чуть усмехнулся.
— Ну… хорошая жена всегда знает, что собирается сделать её муж, даже если тот не понимает этого сам. А ты сказал однажды, что хочешь взять меня в жёны. Тогда это меня изрядно взбесило, но со временем я смирился с этой мыслью и даже нашёл в ней определённые плюсы. Помнишь?
Хаширама помнил.
Они тогда стояли друг напротив друга, столкнувшись случайно на нейтральной территории — два самых талантливых воина из клана Сенджу и два самых опасных шиноби из клана Учиха. Хашираме было шестнадцать, этим черноглазым — чуть меньше. Впрочем, младшему он дал бы не больше четырнадцати: уж слишком нежной, почти детской казалась его белая кожа и приоткрытые пухлые губы… Недетской была сила, с которой минуту назад он отбросил Тобираму к стволу близлежащего дерева.
Младший брат был в ярости, и Хаширама едва удержал его, и без того раненого, от лишнего поединка.
Старший Учиха открыто посмеялся над этим зрелищем и предложил Тобираме целебную мазь: дескать, ему самому она никогда не потребуется; Изуна молча ухмылялся.
— Слишком много самоуверенности в вас двоих, — заявил Хаширама невозмутимо. — Впрочем, не думаю, что это надолго. Тебя, Учиха, — он посмотрел Мадаре в глаза, — я заставлю замолчать, прикрутив к стволу дерева Мокутоном и оставив так на пару дней. А тебя… — он кивнул Изуне, — …тебя следует просто поставить на четвереньки и взять как женщину — думаю, это лучше всего собьёт с тебя спесь.
…В действительности он всего лишь хотел переключить их ярость на себя и отвлечь Изуну от Тобирамы, который был слишком слаб, чтобы драться, и, как обычно, не желал этого признавать. Впрочем, нельзя было отрицать, что развратные речи доставили Хашираме определённое удовольствие: спать с мужчинами в те времена зазорным не считалось, а младший Учиха вдобавок был красив, как девушка.
…Хотя, конечно, не в тот момент, когда лицо его перекосилось от услышанных слов. Особенного греха в однополой любви не видели и Учиха, однако видели изрядное оскорбление чести того, кому приходилось исполнять роль «женщины».
— И кто это сделает? — выдавил Изуна из себя. — Ты?
— Мне расценивать это как предложение с твоей стороны? — Хаширама приподнял бровь.
Мадара расхохотался.
— Ну надо же, — сказал он. — Тебя считают образцом воспитанности, Сенджу, а ты пристаёшь к моему брату с похабными намёками, как уличный мальчишка, перед которым не открывает дверь даже шлюха. Сегодня просто день сюрпризов.
В глазах Тобирамы, услышавшего в последней фразе намёк на то, что он оказался слабее Изуны, снова сверкнула ярость, и Хаширама поспешил загородить его собой.
Ему не составляло труда сыграть чью угодно роль, хоть уличного мальчишки, хоть монаха-отшельника, умерщвлявшего плоть — многочисленные переговоры с врагами, которых он уже с юности предпочитал превращать в союзников, способствовали развитию актёрского мастерства, однако сейчас Хашираме было и в самом деле приятно раздевать младшего Учиху глазами и чувствовать его смущение, старательно прикрываемое яростью во взгляде.
— Я хорошо воспитан, это ты верно подметил, — Хаширама чуть улыбнулся. — Спасибо, что напомнил. В таком случае как воспитанный человек я предлагаю тебе отдать брата мне в жёны. Отдашь?
— Бери, — легко согласился Мадара. — Если он сам позволит себя взять. Но я не советую тебе на это рассчитывать.
Хаширама воспринял его слова как вызов. Из двоих Сенджу взять на «слабо» было гораздо проще Тобираму, однако в тот раз поддался и старший брат — уж слишком приятно дрожало всё внутри от мысли о маленьком Учихе, отдающемся ему, несмотря на свою гордость.
— Позволит, — усмехнулся он. — Даю слово.

Это была всего лишь похоть, подумал Первый Хокаге, делая несколько шагов вперёд.
«Тогда отчего же сейчас так больно?»
Изуна протянул ему чашку с дымящимся чаем, и Хаширама взял её, ощутив руками тепло — хотя с гораздо большим удовольствием он взял бы в ладони лицо Учихи.
— Поразительно, — прошептал он. — Ты почти не изменился с тех пор.
Он попытался вспомнить, сколько ему должно быть сейчас лет. Выходило, что тридцать восемь, или что-то вроде того — а выглядел Изуна совсем как мальчишка. Впрочем, может быть, он просто ошибся в расчётах… неудивительно: мысли у него путались, голова кружилась, внутри всё горело.
— Мы с братом обладаем секретом вечной молодости, — улыбнулся Изуна. — Пей чай.
Хаширама сделал глоток, не отрывая от него взгляда.
Нет, он всё-таки изменился.
В глазах уже не было той ярости напополам с мальчишеской стыдливостью, и огня, и смятения, как тогда, в гостинице… а вот нежность осталась. Нежность, которую он совершенно не ожидал найти в самолюбивом и гордом Учихе.

…Они всегда были вдвоём с братом, везде, и в гостиницах, разумеется, брали один номер на двоих. Не то чтобы мысль о подглядывающем за ними Мадаре не возбуждала Хашираму, однако что-то подсказывало ему, что просто смотреть старший Учиха не станет — да и Изуна вряд ли добровольно ляжет под смертельного врага на глазах у брата. Вряд ли он добровольно ляжет под него вообще, но…
— Почему именно ты? — переспросил Хаширама, переждав град проклятий и возмущений со стороны брата. — А к кому ещё я могу обратиться с подобной просьбой? К моей будущей жене?
Тобирама фыркнул.
— И как ты предлагаешь мне его отвлекать?! — проворчал он, и старший брат понял, что дело выиграно.
— Ну… — Хаширама изобразил на лице задумчивость. — Напои его. Своди по борделям. Предложи показать секретную технику клана Сенджу… эй, не заводись! Я же сказал «предложи», а не «покажи на самом деле»!
— Он наш враг! Они оба наши враги, чёрт возьми!
— На дворе Осенний фестиваль, — напомнил Хаширама. — Сейчас нет врагов и друзей. В эти дни все забывают о сражениях и вместе провожают уходящее лето.
…Во время Осеннего фестиваля он всегда ощущал щемящую тоску в сердце. Если будущий Первый Хокаге и хотел чего-то на самом деле, так это чтобы те дни никогда не заканчивались, и не приходилось снова нацеплять громоздкие доспехи и брать в руки катану. В действительности он никогда не был воином по призванию, и победы на поле боя не радовали его, как Тобираму. Он не желал для Сенджу ни славы, ни почёта, ни власти; он хотел растить свои деревья и своих детей, однако судьба решила за него по-другому.
— Это дело чести, — напомнил брату Хаширама, чтобы окончательно сломить его сопротивление. — Мадара бросил мне вызов!
— А, по-моему, это дело той части, что у тебя ниже пояса, — возразил Тобирама и немного помолчал. — Хотя они оба смазливые, тут не поспоришь.
Главное было — переждать первый приступ его ярости. Потом он всегда соглашался.
…Пробраться через окно в комнату оказалось ещё проще, чем узнать, в какой именно гостинице остановились братья Учиха. Забавно, что они тоже появились в городе на Осеннем фестивале притом, что в их клане презирали подобные развлечения.
«Кажется, эти двое — не такие, как остальные Учиха. Если Мадара станет когда-нибудь главой клана, — думал Хаширама тогда, — и главой клана стану я, то я предложу ему союз. Может быть, он согласится».
…И отдаст брата ему в жёны. Или хотя бы в любовники.
Впрочем, сделать его своим любовником он собирался уже сейчас.
Он спрыгнул с подоконника и одним движением подскочил к Изуне, растянувшемуся на футоне. Тот попытался вскочить на ноги, но было уже поздно: Хаширама навалился на него всем весом и зажал ладонью рот, задохнувшись от возбуждения, когда Учиха вцепился зубами в его пальцы.
Яростный… и в то же время такой беззащитный; сейчас, когда брата не было рядом, в чёрных глазах Изуны отчётливо виделся страх.
— Ну я же не убивать тебя пришёл, — прошептал Хаширама голосом, непривычно ласковым даже для самого себя. — А всего лишь выполнить обещание. Я, видишь ли, никогда не беру своих слов назад.
Он чуть улыбнулся.
Учиха что-то прохрипел, и он убрал ладонь.
— Ты давал слово, что я сам тебе позволю! — яростно сказал Изуна, всё ещё пытаясь вырваться — скорее для вида; то, что Хаширама сильнее, было понятно с самого начала. — А сейчас собрался меня изнасиловать!
— Вовсе нет, — возразил Хаширама и поцеловал его.
Учиха замер, напрягшись всем телом, но раскрыл губы, впуская его, позволяя исследовать себя изнутри — и будущий Первый Хокаге так увлёкся, что ослабил хватку.
Это было ошибкой; выждав нужный момент, Изуна изо всех сил ударил его и вывернулся из-под него, гибкий и ловкий, как кошка. Впрочем, добраться ему удалось только до середины комнаты — Хаширама снова подскочил к нему и повалил на пол, схватив за длинные волосы, собранные в хвост.
— Ты правда не хочешь? — спросил он, задыхаясь. — Я тебе не нравлюсь?
— С чего бы мне этого хотеть?! — возмутился Изуна с неправдоподобно праведным гневом во взгляде. — Ты… мой враг.
Он чуть скосил глаза, и Хаширама понял, что он кривит душой.
Точнее, оправдывается перед самим собой.
Учиха снова попытался его ударить, однако на этот раз Сенджу не дал ему такого шанса.
— Лучше не сопротивляйся, — сказал он, наклонившись к его уху. — Если не хочешь, чтобы я скрутил тебе руки Мокутоном — это больно. Или ты любишь, когда больно?
Чёрные глаза Изуны расширились, а по его телу пробежала отчётливая дрожь.
— Ты давал слово, что я сам тебе позволю, — повторил он беспомощно.
— В следующий раз, — улыбнулся Хаширама. — А сейчас я просто тебя изнасилую, ты был прав.
Не то чтобы он уже не мог остановиться в тот момент — хотя в глубине души чувствовал, что не может — однако Изуна хотел того же, чего и он, столь явно, сколь сильно пытался это скрыть, и смысла останавливаться Хаширама не видел. Он сорвал с Учихи штаны, чтобы получить доказательство его желания — и получил его.
— Ты хочешь, — сообщил он, хотя это и раньше было понятно обоим.
Изуна только стиснул зубы и просверлил его взглядом, отчаянным и испуганным, как у дикого зверька.
Хаширама стащил с него косоде и провёл ладонью по напрягшимся соскам.
Теперь он весь был перед ним — гибкое тело, белеющее в лучах лунного света, неприкрытое одеждой возбуждение и попытки изобразить ярость на непредназначенном для этого лице с нежными, почти девичьими чертами.
«Он не должен был становиться убийцей, — внезапно понял Хаширама и ощутил глухую тоску. — Не должен был!..»
Из-за этой мысли у него чуть было не пропало всё желание, однако затем он перевернул Изуну, поставив его на четвереньки, и тот послушно уткнулся головой в пол; чёрные волосы его, растрепавшиеся и выбившиеся из хвоста, разметались по деревянному настилу. Попыток сопротивляться Учиха больше не предпринимал, и этот внезапный и резкий переход от агрессии к покорности чуть не довёл Хашираму до безумия; он не чувствовал своих рук, когда поспешно развязывал пояс и избавлялся от собственной одежды.
Он чуть замешкался, и Изуна повернул голову, посмотрев на него выжидающе и настороженно.
— Целебная мазь, которую твой брат подарил моему брату, — сказал Хаширама, продемонстрировав ему предусмотрительно захваченную с собой баночку. — Интересно, приходило ли ему в голову, что её можно использовать в таких целях?
Изуна несколько смутился, и Хаширама усмехнулся, хотя в действительности ему и самому было неловко, что Учиха наблюдает за ним в этот момент.
Он закончил с необходимыми приготовлениями чуть быстрее, чем следовало, и навалился на Учиху сзади.
— Нет, — внезапно прошептал тот. — Нет!
— Как «нет»? — простонал Хаширама. Он всё ещё мог остановиться, но…
— Ты разве обещал, что будешь делать это именно в такой позе? — прошипел Учиха. — По-моему, про это речи не было!
Сенджу опешил, и Изуна перевернулся на спину, широко разведя колени и глядя на него из-под опущенных ресниц. Обнажённая грудь его часто вздымалась.
С минуту или больше Хаширама мог только смотреть на него, отчего-то потеряв дар речи и чувствуя, как в груди разливается что-то болезненное и тёплое одновременно.
— Ну! — сказал Изуна, сдвинув брови.
— Я… я никогда не пробовал с мальчиками на самом деле, — Хаширама нелепо улыбнулся. — Да и вообще ни с кем.
Он сам не понимал, какого чёрта это сказал — ведь не в этом же было дело. У него действительно никого ещё не было, но этот факт отнюдь его не смущал: в конце концов, самые сложные техники обычно удавались ему с первой же попытки, с чего бы в постели должно было получиться иначе?
Хаширама наклонился к Учихе и снова поцеловал его — однако на этот раз получилось неловко, как будто признание в своей неопытности отобрало у него и уверенность в собственных силах, хотя это было не так. А потом он почувствовал, как руки Изуны прикасаются к нему там и направляют его.
Он застонал, ошеломлённый ощущениями — и Изуна застонал тоже, запрокинув голову и вцепившись одной рукой ему в плечо.
Было трудно. Настолько трудно, что Хаширама даже засомневался в какой-то момент, что делает всё правильно, однако Изуна коснулся рукой его щеки и заставил его посмотреть на себя; тогда-то будущий Первый Хокаге и обнаружил в его взгляде такую нежность, какой не встречал после ни в одном человеке, сколько ни искал.
Получилось всё-таки не идеально: он слишком быстро кончил, и Изуна не успел получить своего удовольствия, однако от его частых, резких толчков он кричал так, что наверняка слышала вся гостиница, так что сомневаться в том, что ему нравится, не приходилось.
— Почему? — спросил Хаширама после того как, отдышавшись, попытался помочь ему рукой, и Изуна её оттолкнул.
Он лежал на спине, бледный и недвижный, и изучал взглядом потолок.
— Не надо. Просто не надо и всё, — попросил он странным голосом, и Хаширама не посмел настаивать, отчего-то растеряв свою решительность.
Вместо этого он забрался на подоконник, усадив Изуну к себе на колени. С улицы тянуло ночной свежестью и сладким ароматом каких-то цветов; дул прохладный ветер, и бледная кожа Учихи вся покрылась мурашками. Хаширама пытался согреть его, обняв и завернув в своё же косоде, однако он только трясся сильнее. Впрочем, уверенности, что он дрожит из-за ветра, не было, поэтому Хаширама оставался сидеть вместе с ним на подоконнике.
— Великий Сенджу Хаширама, — фыркнул Изуна, рисуя пальцем на стекле какие-то узоры. — Который всегда выполняет свои обещания.
— Ну да, — согласился Хаширама, коснувшись губами его макушки. — Я ещё и главой клана буду.
— От скромности ты не умрёшь.
— Зачем? Желающие лишить меня жизни и без того найдутся.
— Вот и мой брат так говорит…
— Намекаешь, что мы с ним похожи?
— Да…
Изуна вздохнул и запрокинул голову, положив её Хашираме на плечо; тот принялся легко гладить его лицо, как будто вычерчивая брови и губы, и перебирать чёрные пряди, более короткие на макушке — словно кто-то специально выстриг их кунаем.
— Ты знаешь, я даже не против подружиться с твоим братом.
— А меня взять в жёны, ну да, ты уже говорил.
— Я бы женился на тебе, будь ты девушкой, — прошептал Хаширама, поцеловав его в висок. — Прямо сейчас.
— Больно надо, — Изуна поёжился. — И потом, у тебя, кажется, есть невеста.
— Ну и что…
Хаширама посмотрел в распахнутое окно.
Вдали мерцали разноцветные огни: фестиваль в городе продолжался до самой ночи. Где-то там, в толпе разряженных людей, среди палаток со сладостями и оружием, заглядываясь на красивых женщин, бродил его младший брат вместе с Учихой Мадарой, и оба наверняка и не вспоминали сейчас о том, что враги, что бы Тобирама ни говорил. Он только с виду был воинственным и помешанным на сражениях, но в глубине души всё это не было нужно и ему.
И уж точно не было нужно мальчику, который сидел сейчас у него на коленях и отвечал на его поцелуи — немного смущённо, робко и неумело.
Тогда зачем всё это?..
— Я люблю Осенний фестиваль, — сказал Хаширама, отрываясь на секунду от губ Изуны, чтобы возвращаться к ним в перерывах между словами. — Мне нравится гулять по улицам, сидеть в ресторанчиках, напиваться допьяна, играть с братом в карты и дарить девушкам цветы безо всякого повода. Я знаю правила политической игры, я в курсе, зачем люди ведут войны, и всё равно не понимаю в глубине души… никак не могу понять, зачем после всего этого возвращаться к сражениям, кровопролитиям, предательствам и попыткам вырвать кусок территории у соседа! Может, я просто глуп… Или пьян.
— Ты разве пил? — спросил Изуна с сомнением. Он смотрел на него во время всей этой тирады взглядом настороженным, недоумённым и немного напуганным… а ещё как будто жалостливым, но Сенджу не раздражала и не оскорбляла жалость — особенно тогда, когда под его ладонью колотилось чужое сердце, часто-часто, словно птица, пойманная в силок.
«Пьян тобою», — мог бы ответить Хаширама в лучших традициях средневековых поэтов, но это был бы совсем уж романтический бред, который Учиха вряд ли бы оценил.
Тот поёрзал у него на коленях, прижимаясь к его груди спиной, и это вызвало вполне определённые реакции.
— И на сколько раз тебя хватит? — спросил Изуна, опустив руку и нащупав твёрдое.
Стеснительностью он, похоже, не отличался — хотя краснел, как ни странно, легко.
— Тут вопрос, скорее, в том, на сколько раз хватит тебя, — улыбнулся Хаширама, выгибаясь от его прикосновений, одновременно нежных и немного грубоватых — больше от неумения, чем от желания показать себя агрессивным.
— Я выносливый.
— Сражаться завтра будет нелегко.
— А завтра сражений и не будет. Завтра ещё фестиваль, последний день.
— Хм… ну тогда сделай-ка ещё вот так.
…Ночь была невероятно долгой — и пролетела невозможно быстро, как вздох.
На рассвете Хаширама всё-таки взял его так, как хотелось с самого начала — поставив Изуну на четвереньки, вжимаясь в него всем телом и беспрестанно целуя в шею. На этот раз Учиха не пытался оттолкнуть его руку, но и не кричал на всю гостиницу, и только дышал так тяжело и надрывно, как будто сдерживал рыдания.
— Ты же не считаешь то, что произошло, унижением? — испугался Хаширама потом, вспомнив, как относились к этому в клане Учиха. — Вы такие гордые… Я знал об этом, но мне всё-таки сложно это понять…
— Да какая тут гордость, — вздохнул Изуна. — Ладно уж. Что теперь говорить.
Сенджу обрадованно поцеловал его, и всё началось заново.
Они спустились вниз только тогда, когда солнце залило ярким светом половину небосвода. Хаширама прижимал Изуну к себе даже на лестнице, не в силах отпустить, оторваться от него, и оттого их наверняка приняли за пьяных, которым трудно сделать шаг без поддержки друг друга. Впрочем, в этом не было ничего удивительного: весь город кутил.
— Ну уходи же… Уходи!.. — простонал Изуна на улице, сам вопреки своим словам не отпуская его руки. Ветер развевал его растрёпанные волосы, под глазом был фингал: экспериментируя с позами, Хаширама случайно заехал ему по скуле локтём.
— Но мы ещё увидимся, а? — беспомощно спросил тот, чувствуя себя настолько глупо, насколько может чувствовать себя безнадёжно влюблённый идиот.
— Да.
Изуна воровато огляделся по сторонам, а потом притянул его к себе за шею и поцеловал, жадно и торопливо.
— Скажи своему брату, что когда я стану главой клана, то предложу ему союз, — неожиданно решился Хаширама, глядя, как солнечные лучи скользят по щекам Учихи, заставляя его щуриться и прикрывать правый глаз, отчего выражение его лица становилось каким-то совсем уж детским.
— Скажу, — пообещал Изуна и, вырвавшись из его объятий, бросился обратно.
…Вечером Хаширама снова приходил к гостинице, но братьев там уже не оказалось.
Два дня он не мог ни есть, ни спать, вызывая град насмешек со стороны Тобирамы, однако потом клан Абураме напал на Сенджу, предательски нарушив условия мирного соглашения, и мыслям об Учихах не осталось места.
Через год Хашираму всё-таки выбрали главой клана, а ещё через два дня после этого старейшины вызвали его и в жёсткой форме объявили, что он или подчиняется их приказам, или может убираться на все четыре стороны.
В следующий раз Сенджу Хаширама встретил Учиху Мадару на поле боя четыре года спустя, и младшего брата рядом с ним уже не было.
Но союз он ему всё-таки предложил — через девять лет после того, как пообещал это Изуне.